Вернулся он очень скоро и, повертев в руках изуродованную и совершенно бесполезную теперь фляжку, забросил ее на земляную крышу блиндажа.

— Ну как? — спросил Артюхин.

— За наган хватается.

— Схватишься, — сочувственно сказал Артюхин. — Добрые сапоги были, а теперь вот в обмотках ходишь. Ты зачем к фрицам в окопы лазил?

— За аккордеоном.

— Чего?

— У них, говорят, в каждой землянке по аккордеону. А у нас на всей батарее даже гармошки нет. На сухую-то скучно петь. Потому у нас даже в строю плохо получается. А если бы аккордеон…

Артюхин не дослушал и приказал Мишке идти чистить материальную часть.

3

Нога у кролика срослась, его назвали Дымком, и он стал жить на батарее.

А вскоре очередная проделка Мишки Сараны (на батарее его звали Сатаной) привела к самым непредвиденным последствиям.

Надо сказать, что у Мишки был приятель — приблудившийся тринадцатилетний парнишка, оставшийся без родителей и состоявший теперь при штабе полка. Этот «сын полка» был такой же непоседа и сорванец, как и сам Мишка. Откуда-то они узнали, что немецким фаустпатроном можно сбить с танка башню, и решили проверить это на практике. Такая возможность представилась им очень скоро. Два немецких танка, подорвавшиеся на минах, стояли на виду и представляли отличную мишень. Как-то рано утром, когда еще не рассеялся туман, они натаскали в окоп фаустпатронов, подождали, пока туман поднимется над лесом, и стали швырять патроны в танки. Немцы всполошились, видимо подумали, что русские что-то затевают, и в ответ ударили из шестиствольных минометов. Только по счастливой случайности ребята не были убиты и, переждав обстрел, прибежали на батарею грязные и испуганные.

Комбат припугнул Мишку трибуналом и приказал усилить наблюдение, опасаясь, что немцы могут не ограничиться минометным огнем, а пошлют еще и самолеты. Стараясь задобрить Артюхина, которому комбат учинил разнос за то, что не усмотрел за Сатаной, Мишка раздобыл у повара две сморщенные морковки и принес их кролику. На морковки Дымок не обратил внимания и вообще вел себя как-то странно. Встав на задние лапы, беспокойно водил своими длинными ушами, ворочал головой, словно прислушивался к чему-то. И вдруг начал испуганно метаться в сделанном для него загончике. Кролик отчаянно скреб землю, подгребал ее под себя и старался втиснуться в выкопанную норку.

— Братцы-славяне, а ведь он самолеты чует, — упавшим голосом сказал Мишка. — Пропал я, братцы. Подведет меня комбат под трибунал. Это точно!

Не успели вволю посмеяться над Мишкой, как раздался характерный прерывистый гул — и немецкий самолет-разведчик, получивший презрительную кличку «рама», появился высоко в небе. По нем не стреляли, чтобы не обнаружить себя, и «рама», сделав несколько кругов, улетела.

Таким образом Мишка не только избежал наказания, но вскоре сделался самым известным человеком в полку. Придуманная им теория «вторичного инстинкта», понять которую из его объяснений было невозможно, тем не менее давала блестящее подтверждение. Дымок безошибочно предупреждал о появлении немецких самолетов.

Мишка ходил именинником и всячески пропагандировал свою «теорию», становящуюся раз от раза все запутаннее, и охотно сообщал каждому, что после войны будет писать на эту тему диссертацию. На курсы зенитчиков он убежал из десятого класса, и среди старых солдат, призванных из запаса, чувствовал себя подкованным на все четыре ноги.

Вера в необыкновенные свойства кролика особенно упрочилась после того, как зенитчики успешно отбили массированный налет на переправу через Березину. Самолеты неожиданно выбросились из-за облаков, но наводчики, прильнув к орудиям, уже ждали их добрых четверть часа. В этом бою расчет Артюхина подбил «Хейнкель-111» и был представлен к награде.

Сам Артюхин, необщительный и молчаливый, со своим скучным морщинистым лицом, выходив кролика, как-то стушевался и отошел на второй план, а славой первооткрывателя целиком пользовался Мишка.

— Теперь уж никаких сомнений быть не может, — разглагольствовал он после боя. — Медали «За отвагу» обеспечены, а сержанту могут и «Славу» третьей степени подкинуть. — Прибавлять «старший» к слову «сержант» он уже считал необязательным. — «Хейнкель» — это вам не «рама». А Дымок до сих пор даже на довольствии не состоит. Но не будь я Сатана, если не выбью ему полный солдатский паек, как только установлю со старшиной дипломатические отношения.

Об удивительном кролике узнали на других батареях и каждое утро звонили капитану Синилину, спрашивая, что показывает «барометр», и просили в случае чего немедленно предупредить. Кролика берегли как зеницу ока, в буквальном смысле сдували с него пылинки и ни на минуту не оставляли без надзора. Все эти меры еще более усилили после того, как Мишка заявил, что на Дымка зарится четвертая батарея и надо ухо держать востро.

Дымок привык к людям, округлился и потяжелел, но так же исправно нес свою службу, хотя налеты теперь случались реже, чем в прошлом году, и по всему было видно, что враг выдыхается.

4

В Восточной Пруссии в часть пришел приказ Ставки о поведении советских войск на немецкой земле. На батарее приказ зачитывал капитан Синилин. Зенитчики выстроились возле командирской землянки и в ожидании команды «смирно» тихонько переговаривались. Несмотря на сырой предвесенний ветер, командир вышел в одной гимнастерке, поблескивающей орденами, и стал читать приказ ровным звучным голосом. Иногда он останавливался, чтобы дать солдатам подумать, и те думали, глядя на разбитую, загроможденную и выщербленную снарядами дорогу, которую саперы только что освободили от мин. Чужая земля была у них под ногами — изрытая окопами и противотанковыми рвами, перегороженная надолбами и колючей проволокой, угрожающая на каждом шагу смертью; и отныне на этой чужой земле к обычным солдатским обязанностям — драться и уничтожать врага — прибавлялись новые, решать которые нужно было не силой оружия, а своей светлой нравственной силой.

Раздельно произнося фразы и останавливаясь, капитан упорно глядел на правый фланг, где неподвижно застыл в строю командир первого орудия. Артюхин стоял чуть подняв подбородок и смотрел прямо перед собой на серое пасмурное небо и, казалось, не слышал ни одного слова приказа, так невыразительно и окаменело было его лицо.

Когда распустили строй, капитан задержал Артюхина и пошел с ним на огневые позиции. Пушка была врыта в землю, хорошо вычищена и замаскирована по всем правилам. Капитан одобрительно оглядел это небольшое образцовое хозяйство и, когда вступили под сень маскировочной сети, спросил:

— Василий Миронович, вам приказ понятен?

— Так точно, товарищ капитан!

— Объясните, как вы поняли приказ?

— Как все, товарищ капитан.

— А именно?

Артюхин вытянулся, словно ожидал приказания, и крепко прижал локтем автомат, который висел у него на правом плече. Глядел он мимо капитана, и лицо его собралось грубыми складками.

— Давайте сядем, — мягко сказал капитан и достал папиросы. —